Андре Бьёрке - Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]
— Но зачем тогда преследовать их? Ведь он только что украл ружье.
— Они не видели убийцу, и он это знает. Но, может быть, они увидели что-то другое, не менее разоблачительное и опасное?
— Тогда почему они об этом не скажут?
— Потому что они не понимают важности того, что видели. Вспомни, Кристер и Ева оказались в доме у мертвой Беаты всего только через несколько минут после того, как убийца бежал, и бежал, возможно, в страшной спешке. Не разумно ли предположить, что впопыхах он оставил после себя какой-то след, улику, которая выдает его с головой? А ведь Кристер или Ева могут вспомнить эту деталь и понять ее смысл.
— Но эксперты обыскали комнату! Неужели специалисты не заметили бы?..
— Ты забываешь, что дом оставался пустым и незапертым три четверти часа после того, как они покинули его. В это время убийца вернулся и уничтожил или удалил улику или след. Но есть нечто такое, чего он не может удалить при всем желании, — зрительная память свидетелей. Он знает, что они могли что-то увидеть, — наверное, какую-то мелкую, на поверхностный взгляд, деталь, которая тем не менее может изобличить его. Эта неосознанная картинка в зрительной памяти может в любой момент превратиться в яркое воспоминание, ассоциацию, идею. Все, что для этого нужно, — щелчок в мозгу, переключение…
Поэтому фру Идберг и профессор должны умереть.
18
Результатом нашего разговора явилось то, что примерно через полчаса в атмосфере подползавшего к концу длинного летнего дня я шел по дорожке, ведущей от Тайной тропы к дому и парку профессора Хаммарстрема. Министр решил проверить обоснованность своей теории. Себе он, несмотря на протесты с моей стороны, выбрал Еву Идберг.
У ворот на дачу слонялся одетый в штатское охранник. Но моя репутация в полицейской штаб-квартире стояла, по-видимому, так высоко, что он только махнул рукой и беспрепятственно меня пропустил. Действительно, ружья при мне явно не было, а убийство холодным оружием с моим возрастом и немощью не вязалось. За оградой в саду я обнаружил еще одного господина в штатском, но и он уделил мне самое поверхностное внимание. Только теперь я понял, каким превосходным убийцей мог бы стать.
Дверь дачи со стороны моря была закрыта, но не заперта. Я уже собирался постучать, как вдруг услышал голоса и понял, что профессор не один. Я опустил руку и тут же услышал крик. Казалось, профессор зовет на помощь. Я открыл дверь и вступил в прихожую. В этот момент заговорил другой голос — тихий, нервный, жалобный. Я не различал слов, но узнал бы этот голос среди тысяч других. Они разговаривали в гостиной, меня отделяла от них только дверь. Описывая круг за кругом, Кристер Хаммарстрем размеренно и тяжело вышагивал по комнате. Действительно ли Ева Идберг упрекала его в чем-то или меня обманывала ее обычная интонация? Я шагнул поближе к двери. Но тут голос Евы пропал, его заглушил дикий, необузданный крик профессора.
— Нет! Я же сказал тебе, нет! Об этом не может идти речи! Я ничего не хочу слышать! Ни слова больше! Поняла?
Снова послышался голос Евы — монотонный, жалующийся, рыдающий, как мелкий унылый дождь. Но звучал он недолго. Шаги прекратились. Обычно густой и низкий, голос сорвался на отчаянный гневный фальцет:
— Молчи! Молчи, я говорю! Ты слышала, я ничего не видел! Я ничего не видел! Там, там... был, наверное, сам дьявол!
Послышался стук ударившегося в стенку предмета.
Должно быть, он изо всех сил швырнул в нее чем-то убийственно тяжелым, но не попал. Я услышал испуганный женский крик, стук сандалий по полу, звук открывшейся, а потом захлопнувшейся двери.
Ева Идберг поспешно покинула дом с черного хода.
Кристер Хаммарстрем все еще оставался за дверью. Он больше не ходил по комнате, но я все равно слышал его. Он плакал, и между всхлипами я слышал, как он повторял все одни и те же слова, которые произносил теперь почти как заклинание:
— Я ничего не видел, ничего не видел! Разве непонятно, что я ничего не видел…
Медленно попятившись, я вышел из прихожей наружу.
— Она бежала как угорелая! И полетела к морю, как бабочка, за которой гонятся с сачком. Юханссон — тот парень, что приставлен ее охранять, — бежал за ней, как на стометровке, пока она не сиганула в лодку и не уплыла от него. Жалко, я бы нашел о чем с ней потолковать. В эдаком-то костюмчике!
Страж калитки улыбался мне всем своим широким, обгорелым на солнце лицом.
Я молча прошел мимо. Теперь я знал все. Всего несколько минут назад Кристер Хаммарстрем еще не знал и не понимал, что видел тем вечером в доме у старой Беаты. И всеми силами души противился Еве, рассказавшей ему, что это значило. Он даже готов был прибегнуть к насилию! Теперь он рыдал у себя в гостиной. От страха, тоски, злости?
Что за ужасную, страшную тайну поведала ему Ева Идберг?
19
Вечер мы провели в тревожном ожидании. Мы Сидели в библиотеке одни.
За окном сумерки размывали контуры и очертания предметов. Скоро они растворятся в плотной угольно-черной августовской ночи. Мы сидели и под шорох газет и шелест сдаваемых карт, доносившихся до нас из гостиной, вслушивались в тишину, ожидая известия, которое бы объяснило нам все.
Но чего мы ждали? Телефонного звонка или устного донесения полицейского? Известия о том, что наш хороший знакомый или, может быть, даже уважаемый нами человек схвачен с оружием в руках и его попытка доиграть свою отчаянную роль до конца потерпела крах?
Или немыслимого, невозможного — что мы сами услышим слабые отдаленные звуки выстрелов и крики? Или шаги оттуда, из темноты, несущие с собой весть, что убийца, прокравшись через все препятствия и заслоны, настиг-таки свою жертву?
Часы пробили половину одиннадцатого. Прошло еще две минуты. Министр встал и вымученно-непринужденным тоном спросил, сколько времени.
— Думаю, не выйти ли погулять? Ты не пойдешь со мной?
Весь вечер я ожидал этого. И держал ответ наготове. Престарелый адъюнкт с пошаливающим сердцем, но пока еще удовлетворительно работающей головой на вопрос, не хочется ли ему погулять по лесу, в котором полиция разыскивает в темноте вооруженного убийцу, может ответить только решительным «нет» или же, если он найдет в себе силы для вежливого ответа: «Спасибо, благодарю вас, нет!»
Но я ответил:
— Да, прогуляться было бы неплохо. Я буду лучше спать ночью.
Вечерняя духота отнюдь не улучшала работу моего сердца, и я, должно быть, потерял рассудок. Рассудок покинул меня — его заменило необъяснимое, непреодолимое, ущербное желание принять участие в действии, которому, как я знал, суждено было стать развязкой драмы, наблюдаемой мной не один день. Я слышал все ее диалоги, изучил все характеры, но ее внутренний смысл, идея до сих пор оставались загадкой.
